Клэр Блум
«Огни рампы» и после них*
...В восемь часов я спустилась в
холл, где меня ждал Чаплин.
– Вам придется сесть на диету, –
это первое, что я от него услышала. До тех пор я считала, что мой вес в норме,
но, конечно же, забыла, что мне предстоит играть голодающую девушку.
– Мы оба сядем на диету, – тут же
добавил он, несколько смягчив удар.
Его небольшие загорелые руки все
время двигались, даже когда он вел машину, и вот так, жестикулируя, Чаплин
описывал, как будет складываться отныне мой день. Каждое утро к девяти часам я
должна отправляться с его женой Уной в гимнастический зал, потом к нему домой,
где мы будем репетировать наши совместные сцены с одиннадцати до шестнадцати
часов, а дальше меня ждали занятия в балетном классе. Ланчей не будет, сказал
он, и на этот раз особо подчеркнул:
– Для нас обоих.
Такой режим ждал меня в
ближайшие пять недель до начала съемок. Все это совсем не пугало. Я даже готова
была на бóльшие жертвы. Ведь он выбрал меня, и это наполняло уверенностью в
своих силах. Больше всего мне хотелось доказать Чаплину, что он не ошибся в
своем выборе.
Разговор о распорядке дня
происходил в машине, которую Чаплин вел в несколько рассеянной манере. По
дороге я увидела дом «Пикфэр», выстроенный Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом-старшим,
которые вместе с Чаплином основали кинокомпанию «Юнайтед артистс», принесшую им
славу.
По тенистой аллее мы подъехали к
белому дому, построенному на английский загородный манер.
Внутри жилище было комфортабельным
и очень уютным. Обставлен дом был в том стиле, который позже я привычно
ассоциировала с Чаплином, потому что он воссоздал его и у себя дома в
Швейцарии: полосатые темно-зеленые обои, балюстрада темного дерева,
застекленные витрины со старинным фарфором, английская стильная мебель. Уна
Чаплин стояла на верхней ступеньке лестницы в платье из зеленого вельвета,
которое прекрасно оттеняло ее ирландскую смуглость.
Чаплин рассказывал мне, что
познакомился с Уной, когда она пришла на пробу в фильме, который он так и не
снял. Через несколько месяцев после знакомства ей исполнилось восемнадцать лет,
и она вышла за него замуж, оставив мечты о карьере актрисы и посвятив с той
поры всю жизнь ему и детям (она родила ему восьмерых детей). Кроме меня в доме
были ассистент Чаплина Джерри Эпстайн и его сын от другого брака Сидней.
Мы перешли в столовую, и здесь
меня ждало испытание в виде чаши для ополаскивания пальцев. Правда, я не
совершила ошибки и не поднесла ее ко рту, но мне и в голову не пришло, для чего
она, и я стала наблюдать, как поведет себя Уна, пока не увидела, что она
отставила ее в сторону. Так начались для меня долгие уроки у Уны.
Поразительным было открытие, что
мы с ней очень похожи. Уже после первого вечера рядом с Уной я поняла, почему
Чаплин пригласил меня на пробу, просмотрев фотографии, которые я отправила из
Лондона. Мы были так похожи друг на друга, что многие путали нас: меня
принимали за жену Чаплина, а Уну – за героиню фильма.
За обедом Чаплин говорил об
«Огнях рампы», говорил с таким увлечением, что не могло быть сомнения – это
главное дело его жизни. Позже я поняла, что подобное настроение овладевало им
всякий раз, когда он принимался за новую работу. Чаплин постоянно вспоминал
Лондон своего детства. Лондонские парки, в которых я любила бывать, он считал
приютом отчаявшихся, одиноких, бездомных. Он страстно любил этот город. А я
такого Лондона вовсе не знала...
В «Огнях рампы» должны были
играть чуть ли не все члены его семьи. Своему сыну Сиднею он поручил роль
молодого композитора, другой сын, Чарли-младший, и сводный брат Чаплина, Уиллер
Драйден, должны были появиться в балетной сцене, даже трое младших детей –
Джеральдина, Майкл и Джозефина – готовились на эпизодические роли маленьких
беспризорников.
Погода была чудесная, и мы с
Чаплином и Джерри Эпстайном репетировали в саду. Чаплин блестяще вел режиссуру:
показывал, что я должна делать, переставлял декорации, объяснял суть эпизода,
постоянно старался научить меня вести себя раскованно перед объективами
кинокамер.
Он добивался, чтобы я усвоила
его стиль игры, который поначалу казался мне наивным и старомодным. Но потом я
поняла, что такова его исполнительская манера, что это такая же неотъемлемая
частица Чаплина-актера, как его знаменитые тросточка и котелок. Я обожала его,
жаждала ему помочь и была готова ради него на все. Я видела, что ему ясен
каждый нюанс картины, будто он уже видел ее на экране. Чаплин ничего не
оставлял на волю случая.
В «Огнях рампы» традиционная
викторианская мелодрама приобрела глубоко драматический характер, в чем проявилось
духовное родство Чаплина с его великим литературным кумиром – Чарльзом
Диккенсом. Этот фильм, обращенный к лондонскому периоду жизни Чаплина, был,
должно быть, самой диккенсовской из всех его работ.
Жизнь за кулисами была для
Чаплина и отталкивающей и чарующей, постоянно поставляющей материал для
драматического рассказа об изменчивости фортуны, которая то возносит человека
на вершину успеха, то бросает его в пучину беды. В среду мюзик-холла он
поместил те два человеческих образа, которые никогда не могли изгладиться из
его памяти: образы потерпевшего крушения отца и не нашедшей себя в жизни
матери. В «Огнях рампы» они были прообразами пьющего комика Кальверо и
сломленной танцовщицы Терезы – одной из длинной череды ущербных героинь,
навеянных Чаплину воспоминаниями о матери: от слепой цветочницы в «Огнях
большого города» до бездомной нищенки в «Новых временах» и юной арестантки в
«Мсье Верду».
Я думаю, что больше всего
Чаплина привлекало в «Огнях рампы» то, что в конце концов несчастная девушка
превращается в сильную, независимую, зрелую женщину, знающую себе цену.
Пересказывая своим гостям сюжет
«Огней рампы», Чаплин, казалось, не просто настраивал себя на успех нового
фильма, но испытывал еще такое чувство, будто возвращается в Лондон 1914 года,
чтобы раз и навсегда вырвать свою мать из тисков бедности.
Только многие годы спустя, когда
я стала обращаться к Чаплину просто по имени и часто бывала в его доме на
Женевском озере, я поняла секрет финального очищения на экране образа
страдающей женщины, который навсегда запечатлелся в сознании Чаплина-художника
как память о его несчастной матери. Я поняла, как помог в этом смысле Чаплину
пример Уны – ее самоотверженной любви, ее спокойной силы и уверенности в себе.
Все мы с нетерпением ждали
приезда Бастера Китона, который не снимался в кино много лет. Он должен был
появиться вместе с Чаплином в финальном эпизоде фильма в роли душевнобольного
пианиста-виртуоза. Чаплин играл также роль психически больного скрипача. Китону
тогда минуло пятьдесят шесть лет, но он производил впечатление страдальца,
промучившегося на земле вдвое больший срок. У него было морщинистое лицо с
угрюмым выражением, и казалось, что он не знал ни одной светлой минуты в жизни
и не способен быть причиной радостного просветления для других. Он был
чрезвычайно замкнутым человеком и всегда держался обособленно.
Однако во время съемок эпизода с
Чаплином Китон был просто неистощим на выдумки. Некоторые из его комических
трюков, наверное, показались Чаплину слишком рискованными, особенно когда он
увидел реакцию на них в просмотровом зале, после чего счел нужным вырезать их
при окончательном монтаже фильма.
...Лондон, в который мы
возвратились в начале 1952 года, все еще переживал послевоенный духовный
кризис.
Несмотря на некоторую
известность, приобретенную мною как инженю Чаплина, до выхода на экраны «Огней
рампы» я оставалась в тени и никто не
спешил ко мне с заманчивыми предложениями. Мало того, уже в первое утро дома я
обнаружила под дверью телеграмму, извещавшую о том, что постановка «Ричарда
II», в которой я надеялась участвовать по возвращении в Лондон, отменена.
В сентябре газеты сообщили, что
Чаплину запрещен обратный въезд в Соединенные Штаты, хотя в это время он плыл
на трансатлантическом лайнере в Лондон на премьеру «Огней рампы». Покидая Нью-Йорк
с Уной и четырьмя детьми, Чаплин тщательно уладил с иммиграционными властями
США все налоговые проблемы и получил заверение в том, что волен выехать и
вернуться в США в течение шести месяцев. Однако в США Чаплин смог приехать
только в 1971 году, уже больным восьмидесятидвухлетним стариком. Вместе с Уной
он тогда был в Голливуде, чтобы получить специальную награду.
Неудивительно, что Чаплины еще
были в дороге, а Англию охватило страшное возмущение в связи с его преследованием
американскими властями.
Когда я приехала в отель
«Савой» по приглашению Уны, у входа там была толпа лондонцев. Меня узнали по
фотографиям в газетах, и многие почитатели Чаплина обращались ко мне примерно с
одной и той же просьбой: передать знаменитому кинематографисту, что они на его
стороне. Мне стало как-то легче, когда я узнала, что Чаплин уже уехал по делам,
связанным с постигшими его неприятностями, и не вернется до середины дня. Я
вообще всегда нервничала перед каждой новой встречей с режиссером. Свидание же
в такой серьезной ситуации переполняло меня страхом, что я буду там лишней.
Чаплин вернулся в отель весь
поглощенный заботами об устройстве своей судьбы и судьбы своих близких. Но он
поздоровался со мной, как будто мы расстались шесть часов назад, а не шесть
месяцев, и это принесло мне большое облегчение.
Через несколько дней, когда
прошел первый шок, режиссер взял меня с собой на прогулку в Ковент-гарден, где
тогда еще функционировал самый крупный в стране овощной рынок. Это был
оживленный и живописный лондонский район, где Чаплин давно хотел снова
побывать. Очень быстро по рынку разнесся слух, что приехал Чаплин, и торговцы,
стоя у своих лотков, с нетерпением ждали его появления. Никто при этом не
совался к режиссеру с просьбой об автографе и не пытался заговорить с ним. Но
все они вскидывали руки в дружеском салюте и говорили: «Здравствуйте, сэр!» Это
было выражением их любви, и оно тронуло Чаплина до глубины души. Я эту сцену
никогда не забуду.
...До тех пор я ни разу не
видела «Огней рампы» полностью, а так как в вечер премьеры фильма (16 октября
1952 года) мне предстояло играть в театре, я отправилась с Чаплином на утренний
просмотр картины для представителей прессы. Сидя рядом с ним в первом ряду
бельэтажа и ожидая, когда киномеханик запустит ленту, я мысленным взором
просматривала наши совместные сцены и пыталась воскресить в памяти уже виденные
мною эпизоды, чтобы оценить, хороши ли они были.
Но вот в зале погас свет,
зазвучала музыкальная тема «Огней рампы», и очень скоро я поняла, почему была
так счастлива все те месяцы, когда снималась в фильме. На экране я жила
девичьей мечтой о волшебнике в образе крестного отца. Чаплин с его глубоким
проникновением в души людей сумел сделать так, что вся моя неизжитая с детства
нужда во взрослом защитнике выразилась в моей игре. Мечта героини, лежащая в
основе сюжета фильма, о добром маге, который придет, чтобы позаботиться о
больной девушке, исцелит ее своей любовью, а потом отступит в сторону, чтобы
выпустить ее в мир, где ей предстоит сыграть свою блестящую роль, эта мечта так
глубоко жила всегда во мне, что даже юношеская незрелость исполнения искупалась
страстностью моей игры и убежденностью в правде создаваемого образа. Игра
Чаплина поражала своей тонкостью. Особенно сильно он провел один из заключительных
эпизодов, когда Тереза говорит за кулисами театра: «Я люблю вас». «Зачем?» –
спрашивает он с болезненной гримасой недоверия.
Это был самый обаятельный фильм
из тех, что я видела, и один из самых смешных благодаря Китону в роли пианиста
и Чаплину в роли скрипача, сыгравшим в последние несколько минут экранного
времени блестящий скетч в стиле мюзик-холла. Их музыкальные инструменты вдруг
ломались, а потом так же неожиданно вновь начинали звучать, и только на первый
взгляд такая развязка казалась фарсом. Поэтому конец фильма одновременно был
смешным и печальным, как все, что создавал Чаплин.
Фильм кончился, зажглись лампы,
и некоторое время в зале было тихо, никто не двигался с места. Потом зрители
встали со своих мест и стали выходить из зала. Напряжение, сковавшее меня,
когда я смотрела себя на экране в присутствии лондонских газетчиков, совсем
обессилило меня, и я не могла вымолвить ни слова. Чаплин, кажется, понимал мое
состояние и тоже молчал. Мы направились к фойе и увидели журналистов, ожидавших
нас внизу.
Когда мы появились на лестнице,
они начали аплодировать и продолжали все время хлопать, пока мы стояли наверху.
Это было так неожиданно и так прекрасно, что я импульсивно повернулась к
Чаплину и на виду у всех этих чужих людей обняла его и поцеловала.
Он заставил меня быть с ним естественной не только на сцене, но и в жизни.
*Приводится по изданию: Чаплин Ч.С. О себе и своем творчестве. М. : Искусство, 1991. Т. 2. С. 299-303.
Прекрасный текст. Впервые смотрю "Огни рампы"
ОтветитьУдалить